Пришедшая пара остановилась метрах в пятнадцати; они стояли бок о бок, дожидаясь, пока я подойду. Когда я шел к ним, девушка глядела в сторону. Я знал, что она студентка. Выглядела она лет на двадцать и была очень хорошенькой, просто воплощение худших фантазий Джин Логан. Мужчину, стоявшего рядом с ней, звали Джеймс Рейд, он преподавал логику в женском колледже. Мы обменялись рукопожатиями и представились. Профессор был полноват, чуть старше меня, лет пятидесяти. Он назвал имя своей студентки – Бонни Дидз. Пожимая ее руку, я с легкостью представил, как немолодой мужчина мог поставить все на карту. Если бы кто-то стал описывать при мне ее красоту, я все пропустил бы мимо ушей, как клише – тот тип аппетитных голубоглазых блондиночек, унаследовавших свои прелести от Мерилин Монро. На ней были шорты из обрезанных джинсов и розовая рубашка с рваными краями. Профессор, словно для контраста, надел льняной костюм и галстук.

– Что ж, – вздохнул он, – чем раньше мы начнем, тем быстрее закончим.

Профессор перевел глаза на студентку, изучавшую сандалии на своих ногах (ногти выкрашены красным лаком). Она жалко кивнула.

Я подвел их к нашему импровизированному столу и представил всех друг другу. Джин не решалась взглянуть на Бонни, а та, в свою очередь, не сводила глаз с профессора. Я предложил им садиться. Бонни дипломатично присела, поджав ноги, на траве, рядышком с плащ-палаткой. Рейд нашел компромисс между гордостью и вежливостью, опустившись на одно колено. Он посмотрел на меня, и я кивнул. Он сложил руки на колене и на несколько секунд опустил глаза в землю, собираясь с мыслями, – привычка, свойственная многим лекторам.

– Мы пришли сюда, – изрек он наконец, – чтобы объясниться и извиниться. – Его слова адресовались Джин, но она не отрывала взгляда от живописных останков пиццы. – Вы переживаете страшную трагедию, непоправимую утрату, и, бог свидетель, меньше всего сейчас вам нужна новая боль. Шарфик, оставленный в машине вашего мужа, принадлежал Бонни, в этом нет сомнений...

Джин не дала ему договорить. Она вдруг с ненавистью взглянула на девушку.

– Тогда лучше пусть она сама расскажет.

Но Бонни была просто испепелена этим взглядом. Она не могла говорить, не отваживалась даже поднять голову. Рейд продолжал:

– Она действительно была там. Но там же был и я. Мы были вместе. – Он поглядел на Джин, ожидая, пока до нее дойдет. – Я расставлю все точки над «i». Бонни и я любим друг друга. Тридцать лет разницы, все выглядит глупо, но это так, мы любим друг друга. Мы скрывали наши отношения, и мы знаем, что в скором времени нам придется столкнуться со все возможными осложнениями и неприятностями. Мы никогда и представить себе не могли, что наши неуклюжие потуги на конспирацию обернутся таким несчастьем, и я надеюсь, что после моих объяснений вы сочтете возможным простить нас.

Откуда-то издалека, с берега, до нас доносились голоса детей. Джин сидела очень тихо. Левой рукой она закрывала рот, словно не давая себе заговорить.

– Я, скорее всего, должен буду проститься с преподаванием в колледже и университете. Свой уход я приму как освобождение. Но я не требую от вас сочувствия. – Он посмотрел на девушку, стараясь поймать ее взгляд, но она его не поддержала. – До недавнего времени мы с Бонни придерживались правила: не появляться в Оксфорде вместе. Теперь мы плюнули на все правила. В день, когда все произошло, мы запланировали съездить на пикник в Чилтернз. Я договорился о переносе лекций и встретил Бонни на автобусной остановке на окраине города. Мы не проехали и километра, как моя машина сломалась. Мы дотолкали ее до стоянки на обочине, но не стали отказываться от планов на день. Машиной можно было заняться и позже. Мы решили доехать на попутной машине. Я съежился у Бонни за спиной, эгоистично думая лишь о том, как бы кто-нибудь не узнал меня. Через пару минут перед нами остановилась машина, это был ваш муж, он ехал в Лондон. Он был очень любезен и дружелюбен. Если он и догадался о наших отношениях, то не выказал никакого осуждения. Скорее наоборот. Он даже предложил сделать небольшой крюк, чтобы высадить нас у Кристмас-Коммон. Так мы оказались в том месте и увидели мальчика и мужчину в воздушном шаре, попавших в беду из-за сильного ветра. Тогда я не оценил всей серьезности, я так и остался сидеть на заднем сиденье. Ваш муж резко выскочил из машины и, не сказав ни слова, помчался на помощь. Мы вылезли посмотреть. Я не в очень хорошей физической форме, а увидев нескольких бегущих на помощь людей, я счел разумным остаться на месте. Не думаю, что от меня было бы много пользы. Когда мы увидели, как рвется из рук эта чертова штука, мы поняли, что нужно попытаться помочь им удержать шар, и побежали. Но было уже поздно – остальное вы знаете.

Рейд мучительно подыскивал слова. Он говорил все тише, и мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать.

– Когда он упал, мы были в ужасе. Нас охватила паника. Мы бежали по тропинке, пытаясь справиться с собой и решить, что делать дальше. Мы даже не вспомнили о машине, где остался наш пакет с едой и шарфик Бонни. Мы шли несколько часов. К стыду своему, должен признать, что среди прочего меня беспокоила мысль: если мы выступим в качестве свидетелей, мне придется объяснить, как я вместе со своей студенткой оказался буквально посреди чистого поля. Мы просто не знали, что делать.

Через пару часов мы обнаружили, что добрались до Уотлингтона. Мы зашли в паб справиться насчет автобусов или такси. Посреди бара стоял какой-то человек, он рассказывал бармену и группе завсегдатаев о происшествии с воздушным шаром. Мы узнали его – это был один из тех, кто висел на веревках. Не удержавшись, мы рассказали ему, что тоже были там. Такие вещи как-то связывают людей, и ты просто должен выговориться. Люди, которых там не было, начинают казаться чужими. В конце концов мы отправились домой к этому Джозефу Лейси, чтобы как следует поговорить, и тогда же я рассказал о своих трудностях. Потом он отвез нас в Оксфорд, а по дороге высказал свои соображения. Он сказал, что свидетелей у происшествия и так достаточно. В наших показаниях нет особой нужды. Но он прибавил, что, если какие-то расхождения или конфликтные ситуации все же возникнут, он свяжется со мной, чтобы я мог принять другое решение. Ну, вот. Мы так и не обнаружили себя. Я знаю, это заставило вас страдать, и я глубоко, глубоко сожалею...

В этот момент я снова переключил внимание на луг, золотые ряды лютиков, стадо лошадей и пони, мчащихся галопом к деревне за дальним краем, отдаленный гул кольцевой автодороги и на парусную гонку по реке, бесшумную, но отчаянную. Дети, увлеченные разговором, медленно двигались к нам. Кларисса ненавязчиво собирала остатки пикника.

– Боже мой, – вздохнула Джин.

– Он был ужасно смелым, – заверил ее профессор, как когда-то и я сам. – Все остальные могут лишь мечтать о подобной смелости. Вопрос в том, сможете ли вы когда-нибудь простить нам наш эгоизм, нашу беспечность.

– Конечно смогу, – сердито произнесла она. В ее глазах стояли слезы. – Но кто простит меня? Единственный, кто мог бы, уже мертв.

Не дав ей договорить, Рейд принялся убеждать ее не взваливать вину на себя. Кляня себя, Джин заговорила громче. Увещевания профессора путались с ее возгласами. Душная сумятица фраз о прощении создавала атмосферу некоего легкого сумасшествия, сумасшествия кэрролловского Болванщика, здесь, на берегу, где сам Льюис Кэрролл, декан колледжа Крайстчерч, однажды развлекал обожаемых объектов своей одержимости. Я поймал взгляд Клариссы и мы обменялись полуулыбками, словно внося свою просьбу о взаимном прощении или по крайней мере терпимости в неистовую полифонию Джин и Рейда. Я пожал плечами, как будто хотел сказать, как и она в письме, что просто не знаю, что тут поделать.

Под конец все оказались на ногах. Остатки еды были убраны, плащ-палатка сложена, Бонни, так и не раскрывшая рта, уже отошла на несколько шагов, и по ее нетерпеливым движениям было понятно, что ей хочется уйти. Либо она просто была небольшого ума – глупенькая натуральная блондиночка, – либо презирала нас всех. Рейд беспомощно переминался, желая поскорее прийти ей на выручку и скованный, с другой стороны, необходимостью соблюсти приличия и достойно попрощаться. Я закинул рюкзак на плечо, собираясь прощаться и трогаться, чтобы облегчить его муки, когда с двух сторон меня обступили Лео и Рейчел.